Аралина Лидия Васильевна (1924 — 2015)

Лидия Васильевна Аралина – коренная серпуховичка, жила в Ивановской деревне. Как и тысячи советских девчонок, окончила школу в 1941-м и повзрослела до поры. Публикуем ее воспоминания о фронтовом лихолетье.
«Как раз в пятницу был последний экзамен, а в субботу, 21 июня, выпускной вечер. После вечера мы всю ночь до утра гуляли по городу. А когда вернулась домой – мама как раз корову выпускала, ругалась: «Это что ж такое, так долго гуляла, утро, рассвело»! А я ей: «Мама, ну чего ты? Все же гуляли, чего же мне одной домой идти?» – вошла в дом, легла спать. Мама меня разбудила: «Иди за хлебом!» А за хлебом ходили к заводу «10-й Октябрь», там магазин был. Я прихожу в магазин – кошмар, народу полно, все шумят, кричат… Спрашиваю: «Что случилось?» «Война началась». Хлеба купила, домой прихожу, мама сразу: «Чего так долго ходила?» Я отвечаю: «Мама, война началась». Она в слезы: что же теперь с Валей, с Тоней – с моими старшими сестрами будет.

Валя замужем за военным, жила в Белоруссии, под Барановичами, а Тоня в Москве медицинский работник. Тоню прикрепили к летной части. Часть перебазировали, и в сентябре Тоня вместе с частью попала на фронт. Тоня прислала открытку, что служит при штабе Юго-Западного фронта, и отправляют ее на передовую.
В Серпухове рыли землянки. Радио у нас не было, газет было не достать, что было на фронте, не знали. В страхе жили. 18-го июля впервые бомбили железнодорожный вокзал. И бомбили нашу деревню. Снаряды попали в школу – отсекло целый угол. У нас бомба угодила в сарай. А в доме все стекла вылетели, мебель попадала. И с этого дня жизнь изменилась – хлеба нет, продуктов не достать. Чтобы получить талон на хлеб – 600 грамм – ходили к Оке рыть противотанковые рвы. А пока рыли, нас с самолетов бомбили. И убивали нас, кто рыл рвы. Ухожу на окопы – мама не пускает. Старшей сестры нет, средняя на фронте, еще и младшую дочь убьют. Но я все равно ходила. Продукты получали по карточкам. Но карточки были только для горожан. Кто жил в деревне, тем карточки не давали. Считалось, что мы своим хозяйством прокормимся, и мы всей семьей жили на одну карточку отца, так как он был железнодорожным служащим. Еще в 1939-м году нам всем, кто жил в деревне, огороды и сады урезали с 40 соток до 15. Отец не унывал, говорил – ничего, картошку купим. Никто же не думал, что через два года война. Говорили, что война может быть с Германией. Говорили, но не верили. Война принесла голод, и мне повезло, что меня устроили работать на завод. И работала я заточницей – на станке детали затачивала. Отработала несколько месяцев, и отец заставил меня уволиться, так как завод собирались эвакуировать, и должна я была уехать вместе с предприятием. И я опять ушла рыть окопы. Началась зима. Вместо окопов мы стали ходить пилить лес для фабрик и заводов. Пилили подростки-школьники, в основном, девчонки, а руководили двое взрослых. А мальчишки, кому исполнилось 18, ушли на фронт.
В марте 1942-го папа сказал: «Лида, в телеграф на вокзале набирают телеграфистов». А в мае разнарядка – отправить в Москву учиться на радистов. Меня и еще одну девчонку послали, потому как остальные телеграфистки все были замужние и с детьми, их нельзя было посылать. Три месяца мы отучились, сдали экзамены и — на фронт. Служить определили в Военное эксплуатационное управление. Это железнодорожный состав, и в одном из специально оборудованных вагонов – мы, радисты. Но до места службы нужно было еще добраться. Привезли нас в Горбачёво (Тульская область) – все разрушено, ни одного целого здания, и мы одни стоим, две девчонки, и не знаем, что делать. Точно из руин появился человек – начальник станции – жил он в землянке. Сказал: «Отправить вас в Алексин не на чем». А на дворе ноябрь. Весь день ждали, пока подготовили состав, и на открытой платформе (потому как вагонов не было) мы добрались до Алексина. Сразу по прибытии приступили к службе.
До конца войны, до самой Победы, мы просидели в этом вагоне. Нас двое и командир. 12 часов слушаю я, 12 часов моя сменщица, а я отдыхаю. 12 часов сидишь в наушниках и слушаешь цифры, записываешь и передаешь командиру, а он передает дальше шифровальщикам, а те дальше – в центр, в Москву. Гуляли возле вагона, от бомб прятались под вагоном – вся наша жизнь заключалась в этом. Забросили за кордон разведчика, он в эфир передает цифровой шифр, мы его ловим-перехватываем и передаем шифровальщикам. Вот это и была моя служба. В день один-два перехвата и ради них – 12 часов прослушки. До сих пор у меня головные боли. Напряжение нечеловеческое. Как я все это выдержала — не знаю, молодая была. После войны несколько лет в голове азбука Морзе стучала, не могла от нее избавиться. И полная секретность – ни одной фотографии, ни одной медали. Точно нас и не было на этой войне. Мы даже не состояли на воинском учете. Так и остались гражданскими. Командир постоянно повторял – если кто узнает, что вы радисты, что наш вагон – радиоцентр – нас просто взорвут. Вся наша работа была возле самого фронта, наш состав постоянно бомбили и обстреливали, и в любую минуту снаряд или бомба могли попасть в наш вагон. Но за всю войну, Бог миловал, состав горел, а в наш вагон ни разу ни один снаряд не угодил.
После Алексина наш состав перебросили на Харьковское направление. Это был 1943 год. После освобождения Харькова направили в Прибалтику, в Ригу. После освобождения Риги – в Польшу, там мы и встретили Победу.
Самые нехорошие люди жили в Риге. Нигде так не помогали немцам, как в Риге. Нигде наш состав так не бомбили, как в Прибалтике. Остановимся на станции, латыши с балалаечками, сами веселые, а точно вынюхивают. И точно, только они уйдут – сразу самолеты прилетают. Один раз стоял наш состав и состав с ранеными – с красными крестами, так латыши даже санитарный поезд немцам сдали, и раненых разбомбили.
После войны я вернулась в Серпухов, год проработала на телеграфе, а в 1946-м поступила в техникум и окончила его в 48-м. И пошла на завод. Просто жила, как и все. До сих пор не могу фильмы о войне смотреть. Слезы. И вспоминать больно. Три года просидела в вагоне под бомбами. Три года взрывы, огонь, кровь, смерть. Не дай Бог, когда кому пережить бомбежку. Страшно».

По материалам серпуховской газеты «Выбирай».